Младшие против средних
Главной и самой драматичной новостью последнего времени в России стал петербургский теракт: убийство донбасского журналиста Владлена Татарского (а заодно и ранение множества посторонних людей), совершенное либеральной активисткой Дарьей Треповой, науськанной на это мрачное дело украинской госбезопасностью.
О политических и криминальных подробностях этой истории уже написано очень много, а будет написано еще больше. Меня, однако, волнует не только суть этого кошмарного происшествия, но и та странная тень, которую оно бросает на отношения поколений в России.
Дело в том, что этот теракт пусть и случайным, но в то же время и судьбоносным образом стал метафорой конфликта двух возрастных срезов русского общества. Назовем их для простоты молодыми и средними.
Татарский, он же Максим Фомин, – типичный сын своего времени, из тех, кому сейчас 40–45 лет. Человек из последнего поколения советских детей, заставший школьником и подростком крушение всего и вся, да еще в депрессивном индустриальном районе. Он, как и все мы, его ровесники, соединил в своей жизни психологическое взросление и революцию девяностых, которая, однако, только меньшинством воспринималась как правильная, как своя. В отличие от детей и юношей эпохи 1920-х, для которых недавно воцарившийся коммунистический утопизм стал основой самоощущения на всю жизнь (часто короткую), их сверстники конца века в большинстве своем вырастали на эффекте отталкивания от ценностей старших.
И потому логично, что Татарский – после работы в шахте, после судимости, после всех, что называется, грехов молодости – пришел к тому, что стал сначала добровольцем в донбасской армии, которая буквально занималась тем, что разрушала постсоветский, беловежский мир, созданный либеральной революцией, а затем начал писать книги и делать свои ежедневные эфиры, которые собрали вокруг него сотни тысяч таких же, как и он, недовольных реальностью 1991 года (важнейшей частью которой была и независимая антирусская Украина). Я не работал в шахте, не сидел, не воевал, но я отлично понимаю и его позицию, и его чувства, и это, видимо, и есть то поколенческое свойство, что сближает нынешних сорокалетних (и чуть постарше) людей со странной, не слишком заметной, но все же несомненной травмой распада империи.
Террористка Трепова – такой же характерный образец, но совсем другой логики и других чувств. Она родилась в самом конце 1990-х и никаким образом, даже самым краем сознательного возраста не ощутила тот водоворот хаоса, в котором каждый должен был как-то по-своему выплыть. Вся ее хоть сколько-нибудь сознательная (если так вообще можно о ней выразиться) жизнь прошла при нынешней власти, то есть при вечной сытости-стабильности и прочей почтенной скуке. Каких людей рождает такое время? Конечно же, не самых лучших. Парадоксальным образом любой человек стремится к хорошему положению своему и мира вокруг, но при этом качественные люди возникают в результате серьезных испытаний – вредных для общества в целом, но полезных для появления сильной личности. И напротив, благополучие, ценимое всеми, неумолимо ведет к деградации молодых. Они становятся инфантильными и безответственными, увлекаются экзотической ерундой и совершенно не представляют себе, что такое трудные времена и что такое выживание, безопасность, борьба. Феминистка-веганка-проукраинка-не пойми что еще Дарья Трепова – как раз такая девочка-недоразумение, легко и бездумно перешедшая от митинговой беготни к вербовке украинской разведкой, а от вербовки – к попытке массового убийства. Никто толком не знает пока про нее главного: понимала ли она, что идет именно взрывать и убивать, что в статуэтке, которую она несет Татарскому, вовсе не прослушивающее устройство (как она сама сейчас утверждает), а бомба? Это неясно, и, может быть, правда состоит в том, что она точно не знала (вряд ли госбезопасность могла надеяться на ее надежность, если бы открыла ей цену ее поступка), но догадывалась. Тем не менее пошла и устроила бойню.
Нехорошо обобщать, но иногда можно. Образец поколения, вроде бы ратующего за гуманизм, мир, права человека, за всех розовых пони на свете, идет, вовсе не зная цену человеческой жизни, и уничтожает своего оппонента из старших, который кажется таким брутальным, таким воинственным, но зато очень хорошо помнит самое главное – моральную и какую угодно другую стоимость пули и бомбы.
И ровно поэтому никогда бы не сделал того, на что с такой фантастической легкостью согласилась она.
К чему же придет в конце концов это столкновение людей, воюющих за возвращение единой страны, с людьми, мечтающими только о том, чтобы ходить на психотерапию, пить таблетки, исследовать собственный гендер и чтобы ничто из внешней реальности не нарушало их так называемые границы? Проще всего предположить, что молодые гарантированно победят, ну просто поскольку моложе, а значит, на их стороне возрастная неизбежность.
Так, да не так.
Наше (условных сорокалетних) возможное везение состоит в том, что мы уже видели, как менялась страна на рубеже веков, мы знаем, что всякое поколение мутирует, когда взрослеет. Оно трансформируется в том смысле, что мальчики и девочки, седея или обзаводясь жизненным опытом, пересматривают свои представления о мире, но стоит им только дойти до того момента, когда от них будет зависеть все, как вдруг окажется, что они сами уже не те, с ними что-то произошло. Но есть и второе изменение. Внутри самого поколения случаются «смены состава», когда со временем становятся лучше видны уже другие люди того же возраста. Еще вчера казалось, что родившиеся около 2000 года – это сплошные розовые пони, а потом пройдут годы и выяснится, что мы кого-то просто не замечали. Так что не все так плохо.
Но в одном конкретном случае питерского взрыва уже ничего не исправить. Одна нелепая и преждевременная смерть, одна добровольно сломанная жизнь – и вокруг еще много людей, травмированных этой трагедией.
И если это все-таки конфликт поколений, то пусть бы они сталкивались как-то иначе. Без крови
