Один из старейших московских архитекторов рассказал, как его семья повлияла на облик столицы
В том, что беседа выйдет за рамки официально протокольной, стало очевидно еще при согласовании времени интервью. Архитектор живет на Патриарших прудах и, диктуя адрес, загадал ребус: сказал, сколько шагов от скамейки Воланда до подъезда.
Разлив кофе в чашечки из тончайшего дореволюционного фарфора фабрики Гарднера, с улыбкой предупредив супругу, что «Оленька, в слуховом аппарате садится батарейка, пожалуйста, обо мне говорим только хорошее», мастер начал четырехчасовой рассказ.
В МОСКВУ!
Столичная страница в истории семьи Тарановых началась с того, что харьковского инженера Павла Роттерта срочно вызвали в Москву. За плечами этого специалиста были такие гиганты, как Днепрогэс и Днепрострой. В Москве ему предложили возглавить стройку века – метро. Дав согласие, будущий «отец Метростроя», как прозвали Роттерта, перевез в столицу команду из двенадцати коллег, среди которых были Виктор Андреев, Борис Примак, Яков Лихтенберг и отец сегодняшнего героя –
молодой архитектор Иван Таранов.
«Папа, незадолго до этого окончивший институт, был принят на работу 30 декабря 1930 года. Его зачислили в «Метропроект», организованный при «Метрострое», а главным архитектором «Метростроя» стал папин институтский наставник Самуил Кравец. Среди студентов папа был его любимчиком. Сотрудничество и наставничество переросло в дружбу на всю жизнь. В начале тридцатых Самуил Миронович на полгода уехал в Америку перенимать опыт. Папа, ставший его замом, остался «на хозяйстве». В этой же организации папа встретил будущую жену и мою маму, Надежду Быкову, их первым совместным проектом стали «Сокольники», – вспоминает Андрей Иванович.
СОСЕДИ И КОЛЛЕГИ
Тарановы более полувека прожили в доме на углу Большой Садовой и Малой Бронной. Двухэтажную надстройку к этому зданию, где потом разместились архитекторы-метростроевцы, проектировал сам Иван Таранов. В соседях были и Самуил Кравец, и Павел Роттерт, и еще десяток коллег. В этой удивительной профессионально-соседской архитектурной среде и рос сын Тарановых. Папа с детства максимально вовлекал его в свою деятельность. «Первым объектом отца, на который он меня привел, как только я подрос, была «Белорусская»-кольцевая. В МАрхИ первой поступила моя старшая сестра, и, глядя на то, как наша квартира набивается ее однокашниками, я понял, что хочу учиться в такой же атмосфере», – вспоминает Андрей Иванович.
ПРИМЕР ОТЦА
Старший Таранов был трудоголиком: вздремнув после рабочего дня, снова садился за чертежи, спать уходил не раньше двух ночи. «У него был большой рабочий стол, за которым я и делал уроки. Выдвигался ящик, на него клали чертежную доску – это было моим рабочим местом. Папа работал рядом. За несколько лет он мне рассказал всю историю архитектуры, я знал все знаковые постройки и их хронологию, все названия элементов и имена великих мастеров. Он меня сильно подковал. Этот багаж позволял выезжать на экзаменах в институте», – вспоминает Андрей Иванович.
Привычка работать бок о бок привела к тому, что однажды, уже студентом, глянув через отцовское плечо на проект вестибюля станции «Проспект Вернадского», Андрей заметил, что видит в наброске перекличку с проектами немецкого архитектора Людвига Мис ван дер Роэ, основоположника школы Баухаус. Отец, достав остро отточенный карандаш и пару чистых листов, заинтересованно уступил место сыну за чертежной доской.
«Мы стали «крутить» чертежи с этой точки зрения. В какой-то момент папа сказал: «Действуй!» Попутно рассказал об ограничениях в ландшафте и материалах. Чертил я сам, папа периодически отмечал, что «вот это ничего, похоже на правду». Напрямую он редко хвалил. «Похоже на правду» было высшей похвалой. В документах стоит папина фамилия, но я с энтузиазмом выполнил очень большой объем. Получился легкий, полный света павильон с бюстом Вернадского. В лужковский период его снесли, чтобы построить универмаг», – рассказывает архитектор Таранов.
ПУСТИЛ ПОД НОЖ ГУМ
Окрыленный первой победой, при подготовке диплома выпускник действовал смело. «Диплом у меня был аховый: ради музея к 50-летию советской власти я «снес» ГУМ. Ось Театральной площади и Большого театра аккурат попадает на маковку собора Василия Блаженного. На месте ГУМа я поставил треугольник, отвечающий всем осям, изменил Никольскую улицу, сделав мощный вход со стороны Театральной площади. Мой профессор, видя этот ужас, отказался от кураторства. Сказал, что я непозволительно дерзок, что ГУМ сносить нельзя, это каинова печать на теле Москвы. Но я был молод и задирист, диплом сдал без научного руководителя. Проект был, конечно, наивный. Но защитил я его с помпой», – рассказывает архитектор.
ВЕЛИКИЕ УЧИТЕЛЯ
С первым местом работы молодому архитектору повезло. Он попал в ГИПРОВУЗ в мастерскую к заслуженному архитектору Евгению Рыбицкому, который еще приходил в себя после лишения его Сталинской премии за архитектуру жилого дома № 46-48 на улице Чкалова. Здание стало показательной жертвой при исполнении постановления «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве» и получило прозвище «репрессированный дом». Попавший в опалу архитектор подключил молодого коллегу к проектированию. «В мастерскую пришел заказ – Севастопольский приборостроительный институт. Рыбицкий предложил мне и еще троим молодым архитекторам этот проект. Совместно мы выполнили проект в духе Марселя Брёйера. Это был шестиэтажный трилистник, живописно раскинутый на берегу моря. Вокруг размещались аудиторный блок, актовый зал, ректорат и библиотека. Для презентации сделали макет размером с два стола. И он в итоге построен ровно так, как мы и задумали», – вспоминает Таранов.
РОДИТЕЛЬСКИЙ ПРОЕКТ
Повезло нашему герою и со вторым местом работы: 16 лет архитектор отдал «Моспроекту». «Я попал в объектовую мастерскую. Быстро вырос до ГАПа, у нас была отличная бригада из однокашников. Объекты шли валом, индивидуальные и интересные. Любимым объектом того времени считаю Пресненские бани с круглым окном», – вспоминает архитектор. В этот период его творческая судьба удивительно переплелась с отцовской. Одновременно со станцией «Белорусская» Таранов-старший проектировал Управление метрополитена. Предполагалось, что оно двухэтажной аркадой пройдет от Грузинского Вала до Белорусского вокзала. Но идею реализовали фрагментарно: построенный вестибюль – «осколок» большой архитектурной темы.
В итоге Инженерный корпус метро построил Таранов-младший. Объект ему передали случайно, спустя 30 лет.
«Я тогда работал под началом Владимира Гинзбурга. И застал, как он спорил с коллегой, – заказчик был сложный, проект нетипичный, очень непростые коммуникации. И коллега никак не «загорался» этой идеей. А я, наоборот, едва глянул, у меня сразу «щелкнуло». И заказ передали мне», – вспоминает Андрей Таранов. Предназначение здания – центральная диспетчеризация работы метро. Предполагалось, что корпус напичкают мощными, огромными, размером с холодильник, компьютерами, под которые нужна такая же мощнейшая вентиляция.
«Там были две вентиляционные шахты размером 7,5 на 3,2 метра и много узких дополнительных. Предполагалось установить сильнейшие по тем временам кондиционеры. Проект был сложен по инженерной части. Срок был трудновыполнимый, но нам с коллегой Василием Овчинниковым очень хотелось в отпуск. И мы управились за сорок дней», – вспоминает архитектор.
Фасад архитектор оформил очень нетипично: облицевал окна панелями из белого бетона. По иронии судьбы после сдачи объекта вышло постановление о модернизации компьютерного оснащения, и сложной системе вентиляции так и не удалось поработать на полную мощь.
ВСЕ ПО-НОВОМУ
Самым непростым объектом архитектор считает Филатовскую детскую больницу. «Полгода я просто изучал технологию, учился правильно разводить потоки», – признается Таранов. В Филатовке многое делалось по наитию: впервые была изменена предельная этажность детских лечебных учреждений, впервые одну из лестниц заменили пандусом, а для лифтов применили тройное шлюзование с системой дымоудаления из последней камеры лифтовой шахты и независимой автоматизацией. Многое из тех идей позднее вошло в стандарты при строительстве медицинских зданий. Сам архитектор относит этот объект к числу самых любимых.
Есть у собеседника и «кладбище идей», но это, по мнению Андрея Ивановича, «нормальные издержки профессии». Жалеет мастер лишь о паре нереализованных задумок: госпитале для персональных пенсионеров в Царицыно и квартале высотных «свечек» на улице Саляма Адиля. В девяностые, уйдя в «свободное плавание», Таранов открыл свою мастерскую. Одним из первых заказов стал проект застройки экспериментального района Куркино. Однако Андрей Иванович честно признает, что все это время скучал по размаху и разнообразию объектов «Моспроекта».
О том, что Андрей Таранов с супругой Ольгой Бармаш, как в свое время старшее поколение семьи, реализовались в профессии на все сто, говорит то, что дочери – Александра и Ксения Тарановы – тоже стали архитекторами. Недавно архитектурную школу окончила и внучка Маша. Если вести отсчет с даты поступления Ивана Георгиевича в художественное училище, то в прошлом году династия Тарановых отметила столетие в профессии.
