Свобода поневоле
Феминизм набрал у нас в последние лет пять страшную силу.
Нет, конечно, набрал-то он ее не у нас, а в западном мире, где бушевал процесс над киномагнатом Вайнштейном, где травили Вуди Аллена и лютовало так называемое «миту», а до нас доходило только эхо этого модного пожара. Но даже и этого эха хватило для того, чтобы в феминистки теперь записались многие умные (как будто бы) девочки, нахватавшиеся прогрессивного жаргона, на скорую руку скопированного из американских книг и газет.
Признаюсь: давным-давно я и сам произносил это грозное (теперь) ф-слово с симпатией. Когда-то мне казалось, что его смысл состоит просто в улучшении женской жизни – в наказании насильников, выплате разных полезных пособий, связанных с материнством, в разрешении человеку, безотносительно пола, жить так, как он хочет. Я был очень наивен.
Конечно, подлинный феминизм – это вовсе не набор методов помочь женщинам. Думать так – это все равно что думать, что большевизм столетней давности был способом помочь рабочим. А в реальности феминизм – как и большевизм, но используя другой объект, – создан для того, чтобы, спекулируя на образе определенной социальной группы, захватить власть в обществе –
и отдать ее, власть, вовсе не рабочим или женщинам (это слишком расплывчатые множества), а «группе товарищей», то есть злым и деструктивным активистам, которые будут мстить обществу за свою психологическую неустроенность, насаждать цензуру и репрессии, размахивая «эксплуатацией» и «угнетением» как универсальной индульгенцией на любую мерзость и ложь.
Собственно, мы уже видим, что в Америке, а заодно и в значительной части Европы дело уже пошло именно в эту сторону. Но как этот идеологический матюгальник может приладиться к России?
Ведь наша женская история недавнего прошлого – совсем другая.
В западном мире отношения полов развивались последовательно. Сначала – в результате Первой мировой войны, а затем и наступления послевоенного хаоса – женский труд и первичная женская эмансипация стали обыденностью. Затем, во второй половине века, наступил буквально золотой век равенства и свободы, когда жесткая повседневная регуляция (как жить, как выглядеть, что говорить) уже закончилась «справа», но при этом еще не началась заново «слева». Этот золотой век длился лет пятьдесят – и закончился буквально у нас на глазах, после чего стало возможным оценить его преимущества, долгое время воспринимавшиеся как нечто «естественное». И наконец, совсем недавно начал вступать в свои права матриархат, то есть система уже «обратной дискриминации», как там принято говорить. Теперь уже женщины – точнее, «товарищи женщины», профессиональные цензоры и демагоги – начали теснить и унижать мужчин.
Но в России все было иначе.
Наша историческая «патриархальность» не была побеждена путем социальных реформ и аккуратного улучшения общества. Она была уничтожена практически одномоментно.
И, что еще хуже, вместе с ней были уничтожены сами мужчины.
Часто и справедливо говорится, что большевики устроили геноцид дворянства, офицерства, купечества, духовенства, состоятельного крестьянства.
В действительности помимо всего это коммунизм осуществил невероятных масштабов геноцид мужчин.
Советская власть поддерживала режим «чрезвычайщины» почти сорок лет. И всю эту эпоху – в волнах революции, гражданской войны, раскулачивания, красного террора, большого террора, голода, арестов, депортаций – мужчины были самыми очевидными жертвами, и тем более неизбежными жертвами, если у них были характер, амбиции, должности, деньги, отдельное мнение, вообще, что угодно, что выделяло их из усталой терпеливой толпы.
Таким образом, русские женщины вроде бы получили из рук советской власти невиданную прежде свободу. Но это не была свобода «от хорошей жизни». Это была свобода как страшная тягота – безотцовщина, вдовство, необходимость в одиночку тащить на себе все семейное выживание сквозь все те переживания, которые нам сейчас сложно даже представить.
В результате советское общество второй половины прошлого века стало миром вынужденного матриархата. Мужчин было мало, и еще меньше – после определенного возраста. Мужчины много пили, рано умирали, мужчины – те из них, кто выжил и приспособился, – привыкли к пассивности как идеальной форме публичного, а затем уже и приватного поведения.
Женщины, в свою очередь, волей-неволей заполнили собой всё – и мы до сих пор можем видеть эту расстановку ролей. Отправьтесь куда угодно – в театр, в музей, в церковь, в экскурсионный тур, в учреждения какого-нибудь местного самоуправления, в школу – и везде вы увидите почти только одних женщин. Часто уже немолодых – и при этом очень активных и неравнодушных, вечно хлопочущих.
Хочется спросить их: а где же мужики-то ваши? Но как-то неловко, сами понимаете.
И в результате бесконечной жизни этого «принудительного» женского царства в России возникло двойственное отношение к мужчинам.
С одной стороны, женщина тоскует о какой-то несбыточной, волшебной патриархальности, которую она (да и мать, да и бабушка ее) никогда не видела, но которая могла бы позволить ей расслабиться, почувствовать себя пассажиром, а не колесом.
С другой стороны, она нередко презирает реальных мужчин, что ее окружают. Жалеет, разумеется, терпит, и все-таки презирает. Потому что они – вечно не те, не так и не то, они – то обуза, то помеха, так себе лидеры, так себе хозяева, одно больное самолюбие, а толку мало.
И как с этими чувствами женится модный, импортный феминизм?
Вроде бы плохо, поскольку тот самый зловещий «патриархат», которым на Западе уже детей пугают, в России остается главной женской мечтой, и это вряд ли изменится в ближайшем будущем.
Но зато само это ощущение обиды, ощущение неустроенности и эмоционального дефицита. Возможно, именно оно парадоксальным образом породит наш новый русский феминизм. Этакий, как у нас всегда бывает, государственный женсовет, раздраженно присматривающий и понукающий жалкие остатки мужского пола. Товарищ майор в юбке.
Это, конечно, грустная и комическая картина.
Но жизненный опыт подсказывает, что именно такие картины намного вернее становятся реальностью, нежели голливудские фантазии об идеальном мужчине.
