Художник Вася Ложкин: «Мы движемся к реальности, описанной Оруэллом»
О Москве
— Кобылозадовск похож на Москву?
— Нет, это совершенно фантастический мир, мультяшный, со своими героями, как во вселенной Marvel, и в этом мире находится город Кобылозадовск. Наверное, какие-то черты российских городов в нем все-таки есть, даже Москвы — но речь идет не о географии, а, скорее, о людях. Вот у меня есть «клоун», он же «артист из Москвы». Это тот самый москвич в усредненном представлении жителей провинции — зажравшийся, обезумевший от больших денег, человек, который не умеет доить корову и вообще не приспособлен к жизни. И все его за это ненавидят. Скажем так — москвичей вообще не сильно любят в провинции, думают даже, что москвичам при рождении дают квартиру, машину, а потом они за счет всей страны жиреют, пока вся страна это оплачивает. Я сам живу в Ярославле и эти настроения вижу. Даже наклейки на машинах попадаются «Чтобы спасти Россию, надо сжечь Москву». Люди в провинции часто судят о Москве, как многие россияне, не бывавшие в Америке, рассуждают о США. Мол, у них там все хорошо и в порядке. Точно так же и про Москву думают, что здесь все очень богаты.
— В этом виноваты сами москвичи?
— В Москве живет огромное множество людей, которые приехали из других регионов. Вот смотрите: человек приехал из другого региона, а чтобы жить в Москве, ему надо арендовать квартиру, которая стоит дорого. Уже проблема. Соответственно, надо найти работу, которая окупала бы дорогую квартиру. И поэтому люди начинаются жестко держаться за свою работу — зубами и ногтями, а локтями распихивать всех остальных, чтобы удержаться на своем месте. А когда таких людей становится много, то общая атмосфера становится какой-то озлобленной. Хотя у меня есть знакомые коренные москвичи, и я бы не сказал, что эти люди сильно богаты…
— Вы себя относите к понаехавшим или поуехавшим?
— К жителям Подмосковья, я родился в Солнечногорске. Многие люди оттуда каждый день едут в Москву на машинах и электричках работать. И они в целом попроще москвичей, потому что у большинства есть свое жилье, характер помягче.
—Тогда почему вы уехали из Подмосковья в Ярославль?
— Мне как человеку уже взрослому и семейному там жить очень удобно. Потому что это крупный город, в котором есть все: товары, медицина, образование, сфера услуг. И в то же время Ярославль находится недалеко от Москвы, кроме того, там течет река Волга и хорошая архитектура. Внешне Ярославль очень приятный, хотя зимой не очень приятный, а вот летом — очень.
— Давайте вернемся к Кобылозадовску, вас в нем все устраивает?
— Мне в нем все очень нравится. Хотя многие почему-то упорно думают, что в своих картинах я высмеиваю какие-то нехорошие качества людей, но это работает не так. Если я нарисовал какого-нибудь алкоголика [в Кобылозадовске], то не высмеиваю его, а рисую его потому, что он сам по себе живописный, красивый.
— Эстетизация, как у Ерофеева: «Все пили, запрокинув головы, как пианисты». Кстати, как вы относитесь к Ерофееву?
— Я [Венедикта] Ерофеева очень люблю. С его творчеством я познакомился, когда ехал из Москвы с работы. Произошло это на Лубянке много лет назад. Я зашел в магазин «Библио-глобус», где только-только установили просвечивающие рамки на выходе, нигде в Москве таких еще не было. Я очень испугался, что буду пищать на рамках, поэтому быстро взял первую попавшуюся книгу, расплатился и вышел. Ею оказались «Москва-Петушки». И, сев в электричку, я начал ее читать. Меня это захватило, хотя я катался по Ленинградскому направлению, а не по Курскому.
О РОСИИИ
— В интервью «Коммерсанту» вы рассказывали, как возле железной дороги попали в бандитскую перестрелку. Расскажите поподробнее.
— Была то ли зима, то ли весна, то ли осень. Короче, было грязно и неприятно. Но это были девяностые [годы]. Тогда очень часто было грязно и неприятно и постоянно происходили какие-то разборки и перестрелки. Я вышел с электрички и как раз попал в нее. Мне было лет 20.
— Вы уже считали себя художником?
— Нет, я просто рисовал картинки и дарил их друзьям.
— Сначала вы видели СССР, затем, как выяснилось, на расстоянии пули ощущали девяностые. Какое время больше сформировало вас?
— Все, что нас окружало и окружает, — влияет на меня. Ведь я плоть от плоти земли русской, все это вот и сформировало меня. Мои картины адресованы моим соплеменникам, это внутрироссийское.
— То есть, житель США или Австралии их не поймет?
— Вряд ли. Ну если только котиков увидят — котики будут милыми для всех, и для китайца, и для австралийца.
— Вы говорили, что вам нравится, когда ваши картины висят в офисах.
— Я всегда так думаю. Идеальное место для них — это какая-нибудь переговорная или приемная комната. Чтобы человек пришел на собеседование или к начальнику и увидел, что там висит какое-нибудь безумие на стене. И сразу складывается впечатление о человеке.
— Вы еще говорили, что ваши картины действуют на подсознание. Если так, то кто их в итоге покупает — мистики, психопаты или юмористы?
— Всякие есть, как и картины. Есть картины, которые кажутся безумными даже мне, например «Члены секты скопцов в религиозном экстазе», где бородатые мужчины отрубают себе топорами и ножами причинные места. Но человек купил ее, любуется…
Впрочем, есть и люди, которых все, что я делаю, сильно раздражает. Вот специально для них на входе в магазин [магазин Васи Ложкина на Садовой-Спасской улице, — прим. ред.] висит предупреждающая табличка: если ты такой культурный, отягощенный образованием и изысканным вкусом, то зачем ты сюда пришел? А их возмущает многое. Главное, пожалуй, что они видят в моих картинах какие-то смыслы, которые я не вкладывал в них, додумывают что-то за меня… «На самом деле, мы знаем, что ты имел в виду другое, не ври нам!», — говорят некоторые.
— Часть вопросов прислали подписчики в фейсбуке. Видимо, следующий вопрос от представителя ура-патриотического фланга. «Почему картина «Великая прекрасная Россия» признана экстремистской, а Ложкин до сих пор не сидит?»
— Ой, ну, во-первых, она уже не экстремистская, был даже суд [который убрал картину из списка запрещенных на территории РФ материалов, — прим.ред.]. Почему не сидит? Дай людям волю, они бы меня не только посадили, но и расстреляли бы некоторые. Хотя у нас от тюрьмы и от сумы…
— У вас есть ученики?
— Нет. Это принципиальная позиция. Я сам не умею рисовать, поэтому — кого и чему я буду учить?..
— Еще один вопрос из фейсбука: сколько у вас знакомых котов и даете ли вы им имена?
— У меня дома живет один кот, которого зовут Мурчелло. Это официальное имя, но все называют его Сволочь, Гнида и Чокнутая мартышка, потому что это кот абиссинский и ведет себя, мягко скажем…
— Почему большинство котов у вас рыжие?
— Это красивый цвет. Мне очень нравится оранжевый и желтый, они яркие и хорошо сочетаются с красным. Но [на картинах] изображены не совсем коты. Скорее это человекообразные герои, а если рассматривать кота как материал, то с ним легче работать, чем с собакой, — в кота легче вложить эмоции.
О БУДУЩЕМ
— Вас недавно пригласили в партию «Зеленая альтернатива». Давайте окончательно решим — вы все-таки идете в политику?
— Ну как туда можно идти, а? В партию вступать я не буду, но их идеи мне не претят. Я за животных, окружающую среду, деревья и за котиков. Вот у них будет 10 марта съезд, я схожу, послушаю, что они там еще говорят.
— В какую партию вы никогда не вступите?
— Ни в какую никогда.
— На ваших картинах происходит явная карнавализация действительности. Вслед за Пахомом (советский и российский андеграундный актер, художник и музыкант) вы хотите сказать, что «Жизнь веселый карнавал»?
— Да. У меня, кстати, была картина-иллюстрация этой его песни.
— Вы хотите при помощи карнавала сказать, что жизнь в России — спектакль?
— Нет, я же не действительность рисую, еще раз повторю. Задача художника состоит в том, чтобы делать мир лучше. Вот я нарисовал веселую картинку, и она появилась в мире, — значит, одним ярким пятном стало больше.
— Но смотрите — многие люди в России на полном серьезе думают о том, что вы в своих картинах изображаете с юмором. Например, у вас масоны нашептывают Менделееву рецепт водки, чтобы споить русский народ, они же используют ГМО, чтобы человек стал дебилом и геем, а силовики прослушивают все разговоры.
— Это не реальность, а скорее стереотипы. Масоны у меня тоже стереотипные — мировое правительство, коварное зло. И силовики точно такие же стереотипные — ведь если ты начитаешься фейсбука, то кажется, что за всеми вокруг следит товарищ майор.
— То есть вас вдохновляет и фейсбук?
— Я его удалил с телефона сейчас. Очень много времени он отнимает. Зайдешь и понимаешь, что там в бесконечной ленте сплошная белиберда.
— Монументализация чиновников — это хорошо или плохо?
— Понимаете, сейчас как-то все очень быстро меняется. Вот, например, тот же самый интернет. Мы все пользуемся гаджетами, электронными деньгами, билетами и всем, всем, всем. С одной стороны, нам кажется, как вы говорите: «сакрализация власти», величественные начальники, опасность, а с другой стороны — наши мысленные потоки направляем уже не мы, а устройства, которые лежат в наших карманах. И если серьезно задуматься о каком-то ближайшем будущем, то я думаю, что мы движемся к реальности, описанной Оруэллом: технологический контроль, «большой брат», только более компьютерный.
— Тогда хочу задать вопрос, перефразируя слова жительницы одного провинциального российского города. Интернет нам нужОн?
— Он не то что нужОн — мы от него уже никуда не денемся. Нас не выпустят оттуда. Вот я когда-то работал на свалке, а на свалке можно найти много всякой всячины. То же самое и с интернетом. Информация, которая может быть для нас ценной, встречается там редко. Там все вываливается вперемешку, как на свалке: правда, неправда, — просто какой-то поток информации. Нам кажется, что в этом потоке мы можем выбирать все, что нам нужно. Но на самом деле эти потоки уже ведут нас сами. Если ты любишь Сталина — вот тебе везде Сталин, угу-гу! Если ты либерал — вот тебе, пожалуйста, Ходорковский и Навальный — потребляй! В интернете этого масса, и он уже сам управляет нами.
— Вам не кажется, что многие герои ваших картин ведут себя настолько безумно, будто апокалипсис уже прошел или вот-вот настанет?
— Наверное, да. Это в них и от Венедикта Ерофеева тоже.
— Ваши картины приближают последние времена — или предостерегают от них?
— Я не знаю.
