Максим Атаянц - МП: «В самой парадигме модернизма не заложена идея выстраивания в ансамбль»

Максим Атаянц - МП: «В самой парадигме модернизма не заложена идея выстраивания в ансамбль»

Максим Атаянц - МП: «В самой парадигме модернизма не заложена идея выстраивания в ансамбль»
Максим Атаянц - МП: «В самой парадигме модернизма не заложена идея выстраивания в ансамбль» Максим Атаянц. Фото: Фото: Сергей Ведяшкин/АГН Москва
Бывший главный архитектор обанкротившейся Urban Group Максим Атаянц рассказал корреспонденту «Московской перспективы» о профессиональной доблести, паразитизме модернистской архитектуры и о том, что ему не нравится в современных храмовых проектах

- В одном из своих интервью вы называли гибелью отношения между архитектором и девелопером помимо контракта подряда. Можете, пожалуйста, шире объяснить эту мысль?

- Не помню, чтобы я говорил в таких выражениях. Про важность культуры контракта и договороспособность в отношениях архитектора и девелопера много и справедливо рассуждал глава «Урбан групп» (Александр) Долгин. Я бы сформулировал так: архитектору очень важно уметь слушать, слышать и соблюдать договорённости. Архитекторам, к сожалению, свойственны две крайности в общении с заказчиком. Первая - сервильность в позиции «чего изволите», когда на любой чих пытаются реагировать без контроля над тем, какие последствия это повлечёт для проекта. А вторая крайность – это когда у архитектора возникает мания величия и он искренне считает, что все за всех знает и сейчас всех научит, как правильно жить. И то, и другое очень плохо и, кстати, парадоксальным образом и то, и другое часто в одной и той же голове чередуется, как маниакально-депрессивный психоз.

157157.jpgЖК «Город Солнца» в Химках. Максим Атаянц/Urban Group. Иллюстрация: urbangroup.ru

На самом деле, есть несколько достаточно простых установок. Все-таки люди, которые заказывают архитектору большую настоящую работу, как минимум имеют средства на это. И ответственности на них еще больше, потому что они, в отличие от архитектора, рискуют своими собственными деньгами. Поэтому надо прежде всего с уважением уметь слушать и уметь очень хорошо слышать, чего от тебя хотят. Архитектурная доблесть как раз заключается в том, чтобы желания заказчика повернуть и реализовать таким образом, чтобы это шло художественному замыслу на пользу, а не во вред. В этом есть очень большая доблесть архитектора.

А во-вторых, чтобы при реализации постараться сохранить те интенции, с которых начинался проект на уровне концепции. Это очень тяжелый процесс, потому что любой следующий участник будет стараться проект куда-то сбить и увести от первоначального замысла.

Если же говорить на тему контракта, то надо понимать, что когда есть ясные договоренности, правила игры и ясное взаимодействие, то исключается любой волюнтаризм как со стороны заказчика, так и со стороны архитектора. Именно о таком контракте я говорил - в смысле конкретных договоренностей, ведущих к общей пользе проекта, которым занимаются.

174714.jpgЖК «Солнечная система». Максим Атаянц/Urban Group. Илюстрация: urbangroup.ru

- Многие упрекали «Урбан групп», чьи проекты вы делали как архитектор, в том, что именно сложность архитектурного исполнения отчасти и сгубила финмодель компании. Признаете ли вы хотя бы отчасти резонность этого аргумента?

- Прежде всего надо напомнить, что в тех домах, которые до своего коллапса «Урбан групп» построила, живёт 40 или 50 тысяч человек. При этом стилистически это та же самая архитектура, с тем же подходом и уровнем сложности. Я не берусь рассуждать о причинах того, что случилось, но они точно не в фасадах.

Что касается архитектурных характеристик, то, во-первых, абсолютно преувеличивается удельный вклад всех этих фасадных историй в себестоимость. Они дают увеличение себестоимости квадратного метра, может быть, на три или четыре процента. Поэтому это абсолютно не тот аргумент, которым можно было бы это все объяснить. А вот то, что архитектура была одним из существеннейших факторов того, что они довольно быстро и хорошо продавали, этого никто не отрицает. То есть даже никто не отрицает, что до самого последнего момента продажи шли довольно хорошо. Потому что это было жильё, которое людям хотелось покупать. И сейчас, когда идет борьба за то, чтобы это все было достроено, покупатели, которым помогает государство, одним из первых требований выдвинули то, чтобы архитектура обязательно была та, которая их привлекла изначально.

5968e50cc710c.jpgЖК «Город Набережных». Максим Атаянц/Urban Group. Илюстрация: urbangroup.ru

- То есть достраиваемые дома будут в точности соответствовать вашему архитектурному замыслу и ни о каком упрощении речи не идет?

- К сожалению, я не имею никаких рычагов влияния. По крайней мере на уровне деклараций при достройке собираются использовать ту архитектуру, которая была согласована. Там есть другая проблема. Дело в том, что все эти площадки являют собой целостный градостроительный замысел, а достраиваться будут только те дома, где проданы квартиры. Все боятся, что условно из 60 домов 30 построят, а оставшиеся по конкурсу продадут кому-то, кто построит какие-то абсолютно чужеродные вещи. Эта проблема действительно есть, но я никак не могу повлиять на нее.

9ea467aabe4923d288f458032168938101.jpegЖК «Город Набережных». Максим Атаянц/Urban Group. Илюстрация: urbangroup.ru

- Ваше направление работы можно охарактеризовать как неоклассицизм. В Википедии даже указано, что вы отрицаете модернистскую парадигму, доминирующую в мировой архитектуре с начала XX века. Так ли это и чем вы мотивируете это отрицание?

- Отрицание предполагает активное действие. А я не бегаю и не кричу «я отрицаю модернистскую парадигму». Во-первых, с начала XX века она не то, чтобы доминировала. Я думаю, что до середины XX века подавляющее число зданий строилось во вполне традиционной манере. Причем не только в тоталитарных режимах, типа сталинского СССР или Германии с Италией. В тех же США большинство государственных зданий и муниципалитетов до конца 1940-х годов строились во вполне классическом стиле. Как и значительное большинство жилых домов.

Я вижу одну из проблем модернизма в том, что современные здания очень плохо образуют среду. Можно построить череду отдельных очень красивых зданий, но градостроительного целого не получится. Ну вот музей Гуггенхайма в Бильбао. Это интересная и талантливая абстрактная архитектура, взрыв, но здание принципиально одиноко, среды как таковой оно не создает. Если же говорить про рядовую современную застройку, я воспользуюсь блестящей мыслью своего старшего товарища, архитектора Михаила Филиппова, который как-то отметил, что когда туристы гуляют по историческому центру незнакомого города, то явным сигналом, что ничего интересного больше не будет и надо возвращаться, служит появление первого же современного здания.

Residential_district_«Ivakino-Pokrovskoye»_7.jpgКоттеджный комплекс «Ивакино-Покровское»

- Поборники современной архитектуры как раз говорят о том, что модернистские здания нередко как раз подтягивают уровень окружающей среды…

- Интересно разобраться, отчего современных архитекторов так тянет помещать самые вычурные здания именно в историческую среду. Здесь есть элемент провокации и паразитирования на сложившемся ценном контексте. Именно отсюда возникает элемент напряжения между градозащитниками и современными архитекторами. В самой парадигме модернизма не заложена идея выстраивания в ансамбль. Самый хрестоматийный пример такого паразитирования –пирамида во дворе Лувра. Если ее перенести из двора Лувра с его колоннадами, она перестанет быть заметной и потеряет то впечатление, которое заимствует, паразитируя на старой дворцовой архитектуре. И такого очень много. Именно поэтому есть постоянное стремление засунуть подобные вещи в какой-то плотный исторический контекст, потому что на фоне исторического контекста контрастировать интереснее. И в этом есть паразитизм, похожий на то, как это происходит в современном искусстве, когда какую-то инсталляцию стремятся обязательно выставить, например, в зале музея, где висят картины XVII века, тем самым паразитируя на них. Или абстрактную скульптуру из двух-трёх тонн ржавого бесформенного железа непременно выставить в археологической зоне, где стоят греческие храмы. Это напоминает забытую уже советскую практику «торговли с нагрузкой», когда купить что-то нужное и дефицитное, можно было только в комплекте с какой-нибудь ненужной дрянью.

5423c07c89f92_(1).jpgЖК «Солнечная система». Максим Атаянц/Urban Group. Илюстрация: urbangroup.ru

- Плавно переходя к храмовой архитектуре, которой вы также занимаетесь. Не раз приходилось слышать, что храмовая архитектура не развивается и в России она продолжает питаться старым, не создавая ничего взамен. Согласны ли с этой позицией?

- Я могу отчасти согласиться. Но я не думаю, что это априори плохо. Скажем так, XX век оказался практически потерян для русской и советской архитектуры относительно некоторых очень важных для архитектуры типологий. Например, частная вилла. Это же двигатель архитектурных решений, даже если говорить о сильных модернистских решениях, как, например, дома Ритвельда или виллы Корбюзье. Это двигатель идей и важная кузница развития стиля. Советский Союз полностью исключал какую-то работу над частной виллой за исключением каких-нибудь считанных дач поэтов или народных артистов. Это все не было частью большой архитектуры. И то же самое произошло с храмовой архитектурой. То есть практически с 1917 года до начала девяностых эта важнейшая для архитектурной мысли архитектурная форма не существовала в Советском Союзе.

Конечно, это позволило, на мой взгляд, избежать тех экспериментов, которые велись в католической церкви, например, в Италии, где, начиная с 1950-х годов строилось очень большое количество бетонных, в модернистском духе сделанных церквей и колоколен. Они выглядят в общем страшно и никому не нравятся, кроме критиков и архитекторов. Конечно, были острые, интереснейшие решения. Но проблема заключается в том, что модернистская архитектура в случае с храмами подчас начисто лишена сакральности. Иногда единственное, что все еще соединяет эти здания с сакральной традицией – это какое-нибудь древнее деревянное распятие, взятое из старой церкви.

Возвращаясь на российскую почву. С одной стороны, мы пережили эту опасность, но с другой стороны мы видим взамен довольно слабый и жалкий ретроспрективный подход, когда (архитекторы храмов) боятся сделать шаг вперед. И для образца рестроспекции выбран самый упаднический период – от Тона до Ропета. Вот почему-то именно эта архитектура эклектики, уже вторичная сама по себе и служит отправной точкой для множества храмов. В более продвинутых случаях пытаются подражать псковско-новгородской школе. На мой взгляд, еще не родилось то, что должно родиться. По-настоящему интересны, пожалуй, примеры византийских интерьеров в крупных храмах Москвы и Екатеринбурга.

754860270209632.jpgСобор во имя Сошествия Святого Духа на Апостолов в Санкт-Петербурге. Фото: Архитектурная мастерская М. Атаянца

- А каков был ваш личный опыт проектирования храмов?

Я пытаюсь нащупать свой способ решения этой проблемы. Сейчас в Петербурге, в отдалении от центра, в застройке восьмидесятых годов по нашему проекту достраивается очень большой храм – Сошествия Святого Духа. Придумывался и проектировался он довольно долго, и было время спокойно подумать. Храм строится для людей, которые живут вокруг, и надо, чтобы жители его приняли. То есть он должен говорить с людьми на понятном им языке. Есть труднопереводимое на русский язык слово «вернакуляр», означающее как раз архитектурный язык, свойственный конкретной местности. Обычно в исторических городах сочетается вернакуляр рядовой застройки и классические общественные здания. Но для Петербурга классический язык архитектуры и является родным, на котором он разговаривает с самого своего основания. Вот этот классический язык мы и выбрали. Здесь, конечно, существуют свои трудности. Ни в коем случае нельзя скатиться в бессмысленное копирование. Напротив, необходимо сказать нечто новое, свойственное именно нашему времени. Как это получится, увидим довольно скоро, и я постараюсь подробно написать про этот проект.

239507_1000x672_2052_0eae466fe25ce3ae211c85cb3e03a206.jpgМаксим Атаянц. Фото: Фото: Сергей Ведяшкин/АГН Москва

- В своих интервью вы не раз рассказывали о том, что архитектура является лучшим пропагандистом. Однако сейчас ее влияние в этом ключе сильно поубавилось. Почему, по вашему мнению, так произошло и что нужно сделать, чтобы роль архитектуры в качестве пропагандиста вновь вернулась?

- Архитектура окружает человека и формирует среду, в которой мы живём. Она поэтому просто не может быть нейтральна. Архитектура ясно и безжалостно отражает общество, которое её создаёт. В Древнем Риме этот потенциал отлично понимали и использовали как инструмент имперской пропаганды. Именно архитектура бесчисленных римских городов формировала идентичность: гражданин Империи понимал, что он среди своих, попадая в любой населённый пункт от Британии до Сахары. Российские аналогии здесь вполне уместны, начиная с николаевского классицизма, когда все присутственные дома в губернских центрах решались в одном ключе, от Оренбурга до Архангельска. Конечно, и в сталинское время архитектура идеологически нагружалась, и, с противоположным знаком, в хрущёвское. Сейчас этот потенциал совершенно невостребован.

Теги: #