Бывшие сорок сороков

Бывшие сорок сороков

Бывшие сорок сороков
Бывшие сорок сороков
Прошлое и будущее московских храмов

Случайный турист или просто деловой человек, оказавшийся в Москве в силу карьерных обстоятельств, редко обращает внимание на здешние церкви, если не считать кремлевских соборов или храма Христа Спасителя. Если есть в нем религиозное чувство – зайдет, нет – пройдет мимо, но в его жизни нет особых воспоминаний и ощущений, связанных с православной картой города. Но у того, кто в Москве живет долго, а то и с рождения, в памяти складывается целый атлас колоколен и куполов. Пусть и не такой грандиозный, как в прозе Ивана Шмелева – то была иная эпоха и другая, массовая вера, но все равно: только начнешь перечислять – и не можешь остановиться.

Николо-Перервинский монастырь удивительным образом вырастает у тебя на глазах, когда ты идешь по невеселому окраинному району: мрачная многоэтажка, еще одна и вдруг – крепость с огромным предреволюционным собором и вторым изящным храмом на двести лет старше. А за его алтарем – клетка с белками, по очереди крутящими колесо.

Или Донской монастырь – огромный мир, с толпами паломников и экскурсантов, с самым большим сохранившимся старым аристократическим кладбищем, спящие на котором графы, князья, генералы и великосветские дамы так тесно погребены, как, должно быть, никогда не стояли рядом даже на самом шумном и многолюдном приеме.

Или Климентовский храм в Замоскворечье (спешащие в метро прохожие понятия не имеют, что идут мимо православной церкви в честь папы римского, знали бы – удивились), где каким-то чудом в советские времена сохранился родной иконостас, а теперь, после реставрации, когда нет службы, там иногда включают Баха, и кажется, что ты где-то в Бельгии, а не около «Третьяковской».
Или знаменитый храм «Большое Вознесение» на Никитской, стройную ампирную колокольню которого видно издалека, и она, разумеется, всеми воспринимается как его ровесница, двухсотлетняя, пушкинская (он там венчался), но только это обманчивая картинка, до революции у этой церкви была допетровская, шатровая колокольня, а новую, сообразную его эстетике, как будто всегда рядом с ним и стояла, ему сочинили уже в девяностые.

Или маленький древний Спасский собор Андроникова монастыря, где хорошо молча постоять, пока никого нет. Этот собор, как и сам монастырь, уцелел в сталинскую эпоху, поскольку замечательный реставратор сделал доклад, что рядом с ним был похоронен Андрей Рублев – и, вдохновившись этим фактом, большевики сжалились и учредили там Музей Рублева. Много позже, однако, знающие люди заметили, что тот доклад насчет могилы мог быть и фантазией реставратора, придуманной во спасение памятника, – и это была та редкая ложь, что намного прекраснее туманной правды.

Меншикова башня, барочный шедевр на Чистых прудах, – храм, где уже сорок пять лет служит ливанский митрополит, представитель Патриарха Антиохийского. Человек, славный тем, что в самые тяжелые годы государственного атеизма, когда любое касательство к религии всех образованных, городских, молодых строго отслеживалось и наказывалось, свободно крестил и венчал у себя, вовсе не спрашивая документов, поскольку спрос с иностранца был меньше, ему было не все равно, и он был один такой в Москве.

Ивановский монастырь на одноименной горке около Солянки – этакий кусочек Италии с двумя изящными башнями-колокольнями и тихим внутренним двориком – многострадальный, когда-то бывший революционным концлагерем, а еще за много лет до того пригодился для заточения двух знаменитых женщин – княжны Таракановой (невинной) и Салтычихи (мягко говоря, виноватой). Но теперь в этом месте такое немыслимое спокойствие, такая торжественная красота, что уже невозможно представить чьи-то страдания буквально на этом же самом квадратном метре.

Воскресенская церковь в Сокольниках, оставшаяся от нашего недолгого модерна, с темными дубовыми киотами – никогда не закрывавшийся храм, который помнит совсем другие Сокольники, давно пропавшие, низенькие, деревянные, дачные, с садами и самоварами, а теперь оказался в центре огромного высотного района, и это значит, что вместо одного или двух этажей грехов – стало двадцать два этажа, но они все так же нуждаются в прощении.

А то и не храм, а пустота на его месте (коммунисты любили что-нибудь очень ценное снести и ничего не построить, лишь бы не было больше того, что их так раздражало). Пустота на углу Покровки и Потаповского переулка, где была, может быть, самая красивая московская церковь Успения – исчезнувшая в тридцатые, изощренно-барочная. Или церковь Николы «Большой Крест» – снова грандиозное барокко, и снова пустота на Ильинке. Или Страстной монастырь, главное содержание и украшение Пушкинской (теперь) площади, на месте которого нет ничего существенного: так, советский кинотеатр, сквер, и еще каменный Александр Сергеевич, которому стоило бы переехать обратно, в самое начало Тверского бульвара. Каждое такое «отсутствие», почти безнадежно зовущее к воссозданию, сразу же вспоминается, как только ты идешь мимо.

Можно спросить: а почему храмы должны иметь такое значение для человека, далекого от религиозности? Эстетика – очевидный ответ, но есть и еще кое-что.

Именно церкви – для человека, которому не лень разобраться в Москве, организуют вокруг себя пространство, выстраивают за собой город.

Царство высоток и проспектов – это поверхностный, туристический ориентир, площади у нас часто застроены чем попало, памятники, увы, совсем не всегда сделаны так, что на них хочется поднять глаза.

И потому, если вы в самом деле хотите разобраться, что такое Замоскворечье, Китай-город, Таганка и в чем состоит их очарование, их особость, где они начинаются и кончаются, – путешествуйте, ориентируясь не на магазины и рестораны, и даже не на музеи и дворцы, а на купола и колокольни.

Только они – подлинный фасад города, только они представляют его вещество.

И когда вы полюбите и выучите московские храмы, станете различать их святых и примерные годы постройки, – все, вас можно поздравить, вы больше не турист, не случайный прохожий.

Теперь Москва для вас – это родное, свое.

Теги: #