Александр Рукавишников - о панно, посвященном 800-летию Москвы
– Александр Иулианович, как сформировалась концепция панно?
– Проектное название станции – «Улица 800-летия Москвы». Этот юбилей пришелся на послевоенное время. Необходимо упомянуть других авторов, с которыми я работал над панно: Николая Шумакова и Александра Некрасова, недавно ушедшего от нас. Совместно мы решили изобразить такую ностальгическую Москву тех лет. Мне показалось, что самое главное – хорошо передать эмоциональное состояние победившей стороны. Потому что война была страшная, жестокая. Я в детстве еще застал это состояние по друзьям своих родителей, людям, которые пришли с фронта. Был явный подъем, и я попытался передать это в графике. Работал над панно в собственной смешанной технике «острый коготь». Готовится левкас – это грунт, который используется как основа для рисунка, он тонируется определенным образом, потом на него наносится изображение, затем это изображение процарапывается. И получаются такие светлые штрихи-царапины, которые можно принять за следы какого-то инструмента, например, кисти.
– На что вы ориентировались в своей работе? Как выбирали конкретных персонажей?
– Я советовался с другими авторами, мы вместе предлагали идеи для панно. Вот так в одной из сцен появился знаменитый клоун того времени Карандаш. Можно найти много аллюзии на популярные фильмы того времени, портреты известных советских киноартистов. Вы все это увидите, когда попадете на станцию.Конечно, мы использовали документальные материалы, фото. Помогали мой ученик Саша Панов и художник-монументалист Лиза Токарева. Все советовались, вместе смотрели, как выглядят троллейбусы, автомобили тех времен, спортивные и гражданские парады.
– Вы просмотрели много фотографий того периода. Чем-то еще вдохновлялись? Книгами или фильмами?
– Конечно, вдохновлялись. Но тут есть нюанс. Вот, например, «Сокольники». Это была первая станция Московского метрополитена, огромная ответственность. Мы тогда вместе с Алексеем Душкиным тоже много всего изучали: и проекты архитекторов, и плакаты, и фотографии тех времен. Провели большую работу, рисовали, создавали. И это потом трактуется прессой как «станция составлена из плакатов тех времен». Конечно, нам обидно, потому что это был огромный труд и абсолютно самостоятельные произведения, а создалось такое ощущение, как будто мы просто взяли готовые плакаты и распечатали. Поэтому я с осторожностью теперь говорю: шла работа на основании тех фотографий, фильмов и всего-всего.
– Как вы считаете, вам удалось передать то состояние подъема, в котором находились москвичи в 1947 году?
– Я надеюсь, но конечный результат такой работы – всегда сюрприз для автора. Потому что ты делаешь заготовку в мастерской в одном размере, а она переносится в метро – другой размер, другой контекст, другое освещение. Немного переживаю за экспрессивность подхода. Я слегка разгулялся в этом плане.
– Вы еще не видели конечный результат?
– На станции еще ведутся строительные работы, поэтому панно накрыто целлофановой пленкой, чтобы не повредить и не испачкать его. Видны только общие очертания. А мне нужно видеть все мелочи. Приеду смотреть, когда пленку снимут. Если что-то меня не устроит – поработаю с полномасштабным размером, ничего страшного. Почувствую себя Микеланджело.
– Столько нюансов! Работать с оформлением станций метрополитена всегда так непросто?
– В работе с интерьером метро много сложностей: изображение должно не мешать, не отвлекать от надписей и указателей, которые нужны пассажирам больше, чем украшения. Нужно следить, чтобы швы на панелях не попадали на важные детали изображения – например, на глаза. И конечно, нужно хорошо представлять себе, как изменится масштаб и как это в итоге будет выглядеть. Например, рисуешь голову в 30 см – а она будет 3 метра. Нужно все рассчитать, чтобы в итоге все выглядело именно так, как ты хотел.
– Планируете продолжить работу в этом направлении?
– Ну, конечно, это очень интересно. Если поступят еще предложения, я с удовольствием их приму. Над интерьерами метрополитена работали великие художники, и для меня внести свою лепту – огромная честь. Сейчас работаю над оформлением станции «Авиамоторная». Но там скульптуры, рельефы – искусственный камень и легированный алюминий.
– В своих интервью вы часто говорите о вашем непростом отношении к искусству в СССР. Что насчет самой эпохи? Каково вам было работать с картиной, посвященной этому времени?
– Мое отношение к искусству советской эпохи – тема для целой диссертации. Этот пресловутый соцреализм… Во-первых, он неоднозначен. Есть мировые шедевры в этом стиле – и в скульптуре, и в живописи. И мы в работе над панно опирались на эти шедевры. Тут у меня есть преимущество: я жил в то время, встречал художников, которые работали в 60–80-е годы. Поэтому я знаю советскую жизнь. И это важно. Когда иностранцы пытаются изобразить советскую жизнь, то как бы они ни старались, у них, на мой взгляд, ничего не получается. Потому что они не знали этого времени и не могут понять эмоционального состояния тех людей. А оно было такое же неоднозначное, как и искусство этого периода. В одной из песен группы «Ноль» есть строчка «Настоящему индейцу завсегда везде ништяк». Я думаю, что это основная характеристика советского человека, символ-квинтэссенция его отношения к жизни.
– Советский человек обладает такой внутренней гармонией, что приспосабливается к любой внешней обстановке? Или он настолько непритязателен?
– Он обладает всеми этими качествами и огромным количеством других. Верит в добро, которое пропагандируется на каждом шагу. И непритязателен, да. Прост в своих желаниях. На первое место выходит честность, а не желание что-то выкроить для себя. Все тогда были бессребрениками. Но основное качество, определяющее советского человека, – это глобальный, всепобеждающий гуманизм. Я не брюзжу и не призываю сейчас вести себя так же – просто констатирую факт.
– О высоких моральных устоях людей советского времени говорите не только вы. Это довольно распространенное мнение.
– Наверное, да. Но я-то видел этих людей и стараюсь, как могу, сохранять о них память – в том числе и в этом панно на «Яхромской».
– Раз уж мы заговорили о вашем отношении к искусству – как вы относитесь к современной городской скульптуре?
– Я всегда счастлив, когда встречаю новое талантливое произведение искусства – в литературе, музыке, театре, кино. К сожалению, это бывает нечасто. А современная городская скульптура, на мой взгляд, – это вообще болезнь, которую нужно лечить. Особенно в нашей стране. Хотя и в других странах тоже много неприемлемого. Надеюсь, эта ситуация исправится и мы войдем как минимум в тройку лучших стран в плане городской скульптуры.
– Что вы думаете о современной тенденции московских застройщиков – украшать жилые комплексы арт-объектами? Это поможет развить городскую скульптуру и восприятие искусства вообще?
– Если это происходит в гармонии с окружающей средой – почему бы и нет? Главное, чтобы в итоге все не скатилось к плагиату. Если эти арт-объекты станут каким-то прорывом в искусстве – я двумя руками за. Думаю, что для выбора предметов искусства должна быть создана инициативная группа, состоящая из людей, которые видят общие цель и направление движения.
– То есть вы выступаете за цензуру в творчестве?
– Нет, цензура – это ограничения. Нельзя ограничивать творческого человека, это его убьет. Дело в том, что хорошие творцы – плохие самопиарщики. Поэтому нужно помогать реализовываться талантливым людям – а их довольно много – и отсеивать бездарных и непрофессиональных.
